Чем дальше в прошлое уходят события августа 1991 года, тем яснее становится их значение как переломного момента нашей истории, приведшего к крушению коммунистической системы. Этим же моментом обозначен и отсчет нового времени в истории России. Корни многих проблем и трудностей нынешней политической и социальной жизни России находятся там - в событиях 1989-91 годов, завершившихся августовским путчем. О том, что и как было в Москве 19-22 августа 1991 года, написано много. Гораздо менее известно, что происходило в эти дни в Ленинграде и какова его роль в провале путча.

Первое и самое сильное ощущение, оставшееся от этих дней, - полнейшая неожиданность произошедшего. События августа 91 года грянули, как говорится, подобно снегу среди лета и для общественного мнения страны, и для лидеров демократического движения. Мы, конечно, помнили предостережение Э.А. Шеварднадзе об угрозе диктатуры и переворота, которое он сделал при объявлении о своей отставке и уходе из правительства еще в декабре 1990 года, и понимали, что такая опасность существует, однако серьезного значения этому предостережению придано не было. Отношение к этой угрозе было абстрактным: все признавали, что она существует и что коммунисты могут попытаться использовать военную силу для сохранения своего режима. Как вспоминает в своей книге тогдашний посол США в Москве Д. Мэтлок, еще в июле 1991 года мэр Москвы Г.Х. Попов предупреждал его о возможности именно такого развития событий. Однако никто не задумывался над этим вопросом конкретно: как действовать в подобной ситуации, что предпринять, на кого опереться и т.д.

Впрочем, все мятежи и революции для подавляющего большинства населения всегда и везде происходят, несмотря на, казалось бы, очевидную логику развития событий, внезапно: такова уж человеческая природа - “авось, пронесет”! Поэтому все наши действия 19 августа и в последующие дни были сплошной импровизацией, придумывались и осуществлялись на ходу, в самой гуще событий.

Сегодня, спустя почти восемь лет, когда оглядываешься на прошлое, кажется просто удивительным, что мы не заметили растущей реальной опасности путча, потому что все говорило о том, что коммунистическое руководство Советского Союза, особенно его ортодоксальная часть во главе с Е.К. Лигачевым и генералитетом, собирается взять реванш и остановить дальнейшую демократизацию и либерализацию страны.

А ведь надо было помнить, что в январе 1991 года в Прибалтике уже предпринималась попытка ввести войска и подавить демократическое движение силой, затем в конце марта, перед открытием Съезда народных депутатов России, под предлогом защиты депутатов и создания нормальных условий для их работы М.С. Горбачев вводит войска в Москву и, наконец, в июле В.С. Павлов, тогдашний председатель Правительства СССР, совместно с будущими участниками путча В.А. Крючковым, Д.Т. Язовым, Б.К. Пуго и другими министрами пытается получить от Верховного Совета СССР особые, чрезвычайные, полномочия по решению внутренних проблем страны. Эта попытка была сделана за спиной Горбачева и в его отсутствие. Она была предотвращена лишь в результате активных выступлений демократической оппозиции в Верховном Совете. Депутатов Межрегиональной группы тогда поддержали представители союзных республик, и попытка союзного правительства получить чрезвычайные полномочия в целях подавления демократического движения была провалена.

К этому же времени относится острый конфликт, возникший между парламентом Советского Союза и новым парламентом (Верховным Советом) России по вопросу департизации, то есть запрещения деятельности комитетов коммунистической партии в государственных органах и силовых структурах, потому что организационных структур других партий в государственных органах просто не было.

В начале июля Б.Н. Ельцин издает указ (это был один из первых его указов в качестве Президента России) о запрещении создавать и осуществлять деятельность партийных структур в государственных органах, в армии, милиции и органах безопасности.

Это, конечно, ускорило подготовку путча и повысило решимость заговорщиков пойти на крайние меры, так как руководство компартии почувствовало, что почва уходит у них из-под ног.

Какой же была принципиальная расстановка политических сил на политической арене и ключевые фигуры в руководстве Советского Союза на момент путча?

движения. Но было уже поздно. "Поезд ушел", как говорят в таких случаях в России.

С другой стороны, в качестве оппозиции коммунистическому руководству страны выступали демократические силы (Межрегиональная парламентская группа народных депутатов СССР, движение “Демократическая Россия” и другие демократические организации, возникавшие тогда, как грибы после дождя), а также националистически настроенные руководители союзных и автономных республик, боровшихся за расширение своих полномочий и большую независимость от центра.

Важное значение имело и то, что в двух главных городах страны, Москве и Ленинграде, у руля исполнительной власти, избранные населением этих городов, находились люди, которые были признанными лидерами демократического движения в стране.

В этой сложной ситуации, когда коммунистическое руководство страны впервые почувствовало, что власть ускользает из их рук, Горбачев пытался играть роль координирующего центра, стоять “над событиями”. Но, к несчастью для него, всякий раз, когда он испытывал давление со стороны номенклатурных ортодоксов, вместо того, чтобы опереться на поддержку демократических сил, - он уступал и дрейфовал “вправо”. Поэтому процесс демократизации страны происходил в 1990-91 годах не столько по воле Горбачева, сколько вопреки его позиции и действиям. Он бы и рад был его остановить, но этот процесс уже вышел из-под контроля руководства страны. В этом-то как раз и заключалась основная причина, побудившая реакционную часть руководства КПСС решиться на государственный переворот. С их точки зрения, Горбачев был неспособен остановить процесс распада коммунистической системы, поэтому они решили устранить его и попытались снова загнать страну в жесткие рамки тоталитарного режима.

Но между этими декларациями и реальной политической ситуацией был большой разрыв, потому что Смольный оставался в руках коммунистов, здесь продолжали работать сотни функционеров (общий состав аппарата обкома КПСС насчитывал тогда более трех тысяч человек), и эти люди обладали реальным влиянием, связями, деньгами, вследствие чего многие вопросы продолжали решаться не в структурах городской власти, избранных населением, не в Мариинском дворце, где была резиденция мэра и Ленсовета, а в Смольном, где продолжали работать областной и городской комитеты коммунистической партии. Очень многие руководители государственных предприятий и организаций по привычке продолжали выполнять указания партийных органов, а не городских властей. И мы буквально каждый день сталкивались с фактами саботажа, с противодействием, но шаг за шагом укрепляли свои позиции, а позиции компартии с каждым днем ослабевали.

Особенно сильное сопротивление деятельности новых органов власти оказывалось со стороны руководства силовых структур. Напомню, что по заведенному коммунистами порядку весь офицерский корпус и все руководство этих структур (МВД, КГБ, прокуратура, судебные органы, армия, внутренние и пограничные войска) формировалось только из членов компартии. Не удивительно, что по отношению к демократически избранным органам власти эти люди в подавляющем большинстве были настроены или враждебно, или настороженно и занимали выжидательную позицию. Образно говоря, эти люди сидели на заборе, ожидая, чья возьмет, чтобы присоединиться к тем, кто одержит победу. Именно так они повели себя (к нашему счастью) в дни августовского путча. Так обстояло дело не только в Петербурге, но в большинстве других регионов, включая Москву.

В своем кабинете в Смольном продолжал сидеть первый секретарь обкома партии, который опирался на поддержку московских партийных и правительственных структур и которые, естественно, не поддерживали моих действий. По тем же причинам в тот год мне было очень трудно решить хоть какой-то вопрос в правительстве или в московских министерствах. В аналогичном положении был и Ельцин как руководитель России, и Попов как мэр Москвы. Ельцину и российскому правительству в условиях жесткой централизации власти и постоянного противодействия союзных партийных и государственных структур тогда мало что удавалось сделать. В этом состояла одна из самых больших сложностей того периода.

У Попова в Москве ситуация была еще труднее, потому что в Москве, кроме городского комитета компартии, был еще и Центральный комитет КПСС, а также руководство Компартии России, которые постоянно вмешивались в деятельность городских властей.

новые люди, избранные в марте 1990 года на волне демократического подъема. Среди них было немало и демагогов, и людей с нарушенной психикой, но, тем не менее, самое ценное состояло в том, что все они были противниками коммунизма и оказывали безусловную поддержку в борьбе с коммунистическими структурами.

Благодаря этому, в самое трудное время перемен нам удалось сохранить спокойный ритм жизни, не допустить политических столкновений и жертв на почве политической борьбы, вернуть городу его подлинное имя и, в конечном счете, добиться новой репутации города как центра демократического движения в России, как самого демократического города в России. Это особенно ясно проявилось на парламентских и президентских выборах 1995-96 годов, где более 60 процентов избирателей нашего города вновь проголосовали за партии и блоки демократического направления.

Формальная отмена авангардной роли или доминирования коммунистов в политической жизни еще не означала, что у нас сразу появилась многопартийность. Понятно, что многопартийную систему в один день создать невозможно. Чтобы процесс создания новой политической системы происходил более эволюционно, без потрясений, лидеры демократического движения в стране пытались еще летом 1990 года во время XXVIII (оказавшегося последним) съезда КПСС реформировать партию, разделив ее на две части: партию ортодоксальных коммунистов и социал-демократическую партию (на базе так называемой “демократической платформы” в КПСС).

Если бы руководство компартии, и прежде всего Горбачев, прислушались тогда к нам, - появился бы шанс создать на первых порах двухпартийную систему, которая могла стать основой постепенного формирования настоящей многопартийной системы. Ретроспективно оценивая наши тогдашние предложения с позиций сегодняшнего дня, особенно ясно понимаешь, что для КПСС это был последний и, по существу, единственный шанс еще на какое-то время сохраниться у власти. Но и этот шанс был ею упущен.

Вместо этого на фоне постоянного ухудшения экономической ситуации и распада государственной власти реакционное крыло в руководстве КПСС приняло

решение о государственном перевороте, смещении Горбачева и наведении в стране “порядка” с помощью армии и других силовых структур.

Накануне путча (17-18 августа) по приглашению демократических организаций Литвы я находился в Вильнюсе, где имел ряд встреч и выступил перед демократической общественностью с докладом о политической и экономической ситуации в Советском Союзе. В этом выступлении я говорил о необходимости объединения демократических сил и о том, что придется еще много времени бороться за постепенное отвоевывание власти у коммунистов.

Вечером 18 августа я прилетел из Вильнюса в Москву, чтобы 20 августа в составе государственной делегации Российской Федерации принять участие в подписании нового союзного договора. Проект этого договора был подготовлен в рамках так называемого “ново-огаревского” процесса с участием руководителей союзных республик. И хотя сам текст договора был далек от совершенства, так как сохранял основные рычаги власти в руках союзного центра, и время для его подписания было упущено (это нужно было сделать в мае 1991 года, по горячим следам апрельского референдума, когда подавляющее большинство населения страны - более 80 процентов - высказалось за сохранение “обновленного” Союза), - тем не менее, если бы этот договор был подписан 20 августа, мы и сейчас бы жили в единой стране под названием Советский Союз.

По мнению Горбачева, путчистов подтолкнуло к выступлению то обстоятельство, что они узнали от председателя КГБ Крючкова о существовании договоренности, достигнутой между Горбачевым, Ельциным и руководителем Казахстана Н.А. Назарбаевым о необходимости после подписания договора смены главы правительства СССР и ключевых министров, а также о проведении новых президентских выборов. Боязнь утраты своего положения во власти и подтолкнула Янаева, Павлова и компанию на совершение государственного переворота.

Несомненно, что шкурные интересы указанных лиц сыграли свою роль в том, что попытка государственного переворота была приурочена именно к этой дате и была направлена на срыв подписания нового союзного договора, в конечном счете на то, чтобы не допустить возникновения принципиально новой политико-государственной ситуации, если бы договор был подписан.

При утверждении Верховным Советом состава Совета безопасности Горбачев предложил кандидатуру Болдина. Против этого выступил я и другие депутаты от Межрегиональной группы - в результате при первом голосовании Болдин не прошел. По инициативе Горбачева, которого поддержал Лукьянов, ведший заседание Верховного Совета, было проведено повторное голосование по кандидатуре Болдина, в результате которого он все-таки получил этот пост с небольшим перевесом голосов “за”.

Уже потом, спустя месяцы и годы после августовского путча, при встречах с Горбачевым и его женой я каждый раз слышал от них, что больше всего их задело предательство не Янаева или Павлова, а Язова, который почти ежедневно обедал вместе с ними, жил с ними в одном доме, они каждый день встречались и их связывали не только служебные, но и личные отношения.

Таким образом, Горбачев с удивительным упорством сам, своими руками, создавал себе враждебное ему окружение. Подлинная трагедия этого человека как государственного деятеля состояла в том, что он органически не доверял политикам из демократического лагеря (большинство из которых, кстати, были именно им и его политикой либерализации режима призваны к политической деятельности). Они притягивали его, могли ему по-человечески нравиться, но в работе он предпочитал опираться на “проверенные” кадры из числа старой номенклатуры. А эти люди, даже самые близкие к нему, - такие, как Лукьянов (однокашник по Московскому университету), Язов (из рядового генерала, служившего на Дальнем Востоке, возведенный Горбачевым в ранг министра обороны) и др., - внутренне отвергали его политику, считали, что он губит своей мягкотелостью страну и партию. Это, в конечном счете, и привело их к мысли о необходимости убрать Горбачева.

Он часто ошибался в людях - многие из тех, кому он доверял, при первой же возможности предали его. Впрочем, как показали последующие события, предательство первых лиц в государстве их приближенными приняло в нашей стране характер эпидемии (достаточно вспомнить имена Руцкого, Хасбулатова, Баранникова, Коржакова и т.п.). Или это, может быть, одна из черт нашего менталитета?

Сразу же после провала августовского путча немало писалось и говорилось о роли Горбачева в его организации. Прозвучали обвинения в том, что именно он был закулисным режиссером этого действа. Убедительности подобным обвинениям придавало то, что все без исключения руководители путча были людьми, близкими к Горбачеву, обязанными именно ему своей карьерой, а значит...

Считаю эти обвинения абсолютно беспочвенными. Более того, по моему мнению, эта версия была запущена в оборот противниками Горбачева по каналам КГБ. Потерпевшим поражение путчистам было выгодно свалить все на Горбачева, возложить на него вину за случившееся и тем самым обелить себя и руководство компартии в глазах общественного мнения. Несмотря на всю абсурдность этих обвинений, - ведь своим острием путч был направлен против Горбачева, имел своей целью отстранение его от власти (более того, уверен, что в случае успеха путча, “тяжело заболевший” президент обязательно бы вскоре скончался), несмотря на то, что он был единственным, кто мешал путчистам навести .порядок, приструнить республиканских и региональных руководителей и т.п., - осадок подозрительности и недоверия к Михаилу Сергеевичу у людей остался, что в немалой степени сказалось на результатах его участия в кампании 1996 года по выборам Президента России.

19-21 августа события развивались стремительно. Рано утром 19 числа, сразу же после того, как узнал о путче, я позвонил в приемную Ельцина в Белый дом. Дежуривший у телефона помощник Бориса Николаевича передал мне его просьбу срочно приехать к нему на дачу в Архангельское. Я вызвал депутатскую машину из гаража Верховного Совета СССР, позвонил своему охраннику и вскоре уже ехал по Рублевскому шоссе, а потом по кольцевой дороге - в сторону Архангельского. Навстречу нам к центру города двигались колонны танков и бронетранспортеров - это больше всего убедило меня в серьезности намерений организаторов путча. К моему счастью, ни около депутатского дома на Рублевском шоссе, где я жил, ни по дороге в Архангельское нас никто не остановил.

Происходило все это (отсутствие более серьезной охраны, открытое передвижение и общий сбор, несмотря на опасность) от неопытности и неготовности к подобного рода событиям. Да и как к ним подготовиться - они всегда как снег на голову!

Характерная деталь: на всех нашелся один бронежилет, который заставили - он не хотел - надеть Ельцина. Провожали нас жена и дочь Ельцина, Татьяна, которые держались удивительно мужественно. Отправляя самого близкого им человека, может быть, даже на смерть, они успокаивали его, а Татьяна повторяла: “Папа, держись! Теперь все зависит только от тебя!”

А ведь и в самом деле, другого человека, способного противостоять путчистам, в этот момент в стране не было! Все без исключения руководители союзных республик (даже Назарбаев, который всегда держался независимо) в эти критические часы и дни заняли выжидательную позицию - ни один из них не выступил публично с осуждением заговорщиков и с поддержкой Горбачева. Сам Горбачев в это время находился в изоляции (в крымской резиденции в Форосе), а большинство из его окружения предало своего Президента, став организаторами путча или пособниками путчистов.

Верховный Совет СССР был в это время на летних каникулах, но даже те его структуры, которые продолжали функционировать в это время, никак не отреагировали на государственный переворот, хотя и председатель Верховного Совета Лукьянов, и его заместители находились в Москве. Это обстоятельство красноречивее всего подтверждает причастность Лукьянова к заговору, хотя формально он и не вошел в состав ГКЧП (в предусмотрительности, осторожности и уме ему не откажешь!).

Перед выездом из Архангельского Ельцин подошел ко мне и попросил как можно скорее вернуться в Ленинград и организовать там сопротивление заговорщикам. Я согласился и сказал, что поеду вместе со всеми до Рублевского шоссе, а затем по кольцевой дороге в аэропорт “Шереметьево”, если, конечно, все пройдет благополучно. Так и сделали.

Наш расчет оказался правильным: по окружной дороге и Рублевскому шоссе продолжалось движение войск к центру города, но президентскому кортежу они уступали дорогу. К тому же, скорость была такой, что разглядеть, кто едет в правительственных машинах, да еще в сопровождении милиции, было просто невозможно. Благодаря чему дорогу до Москвы проскочили без инцидентов.

А далее мой путь лежал в “Шереметьево”. На утренний рейс я опоздал и пришлось дожидаться дневного (в 14 часов) рейса. Часы ожидания были наполнены раздумьями о случившемся и о том, что следует предпринять по возвращении в Ленинград. Опасался я и возможного ареста в аэропорту, поэтому навсегда сохраню чувство благодарности к работникам аэропорта и дежурившим там милиционерам, которые помогли мне связаться по телефону с Ленинградом и отдать необходимые распоряжения, а главное - предупредить о моем возвращении в город. Чтобы я не мозолил глаза в депутатском зале ожидания, они предложили мне перейти в одну из комнат центра управления полетами, где я в одиночестве дожидался своего рейса, а затем проводили до трапа самолета.

В начале четвертого часа дня я прилетел в Ленинград. Уже позднее, после провала путча, я узнал, что ленинградским КГБ готовилась акция по моему аресту, и в аэропорт приехала за мной группа захвата. Но и здесь обошлось: грамотно сработали преданные мне ребята из охраны и местная милиция. Вообще, должен сказать, что в эти дни я постоянно ощущал поддержку со стороны окружающих, которые либо прямо говорили: “Держитесь! Мы с вами!”, либо давали понять это своим поведением.

Прямо от трапа самолета я сел в машину и приказал шоферу сразу везти меня в штаб Ленинградского военного округа. Почему я так поступил - не могу объяснить до сих пор: видимо, сработала интуиция, потому что, когда я приехал на Дворцовую площадь в штаб округа, там шло заседание местного ГКЧП в кабинете у командующего округом генерала Самсонова.

Я потребовал от собравшихся, среди которых был первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Б.В. Гидаспов и несколько генералов, немедленно разойтись, так как в городе все спокойно и нет никаких причин для введения чрезвычайного положения. Я напомнил собравшимся конституционные положения о порядке введения чрезвычайного положения и что этот порядок в данном случае не был соблюден, так как не было ни решения Президента, ни согласия парламента на подобные действия, ни тех, перечисленных в законе, ситуаций, которые требуют введения чрезвычайного положения (эпидемии, стихийные бедствия, массовые беспорядки и т.п.). Это означает, - пояснил я, - что любой, кто выполняет требования незаконно созданного ГКЧП, сам нарушает закон и становится преступником.

После этого все разошлись, а я еще долго говорил с генералом Самсоновым. Прежде всего я поинтересовался, есть ли у него письменный приказ возглавить в Петербурге ГКЧП и ввести чрезвычайное положение в городе. Когда выяснилось, что такого приказа нет, я напомнил ему о событиях 9 апреля 1989 года в Тбилиси (в то время генерал Самсонов служил в Тбилиси начальником штаба Закавказского военного округа), где была аналогичная ситуация с отсутствием письменного приказа. В итоге же виновными оказались военные, так как телефонные разговоры к делу не приложишь, а все партийные руководители высокого ранга, которые отдавали приказ на разгон митинга с помощью армии, потом, когда произошла трагедия, отказались подтвердить это.

Наш разговор закончился тем, что генерал дал слово не вводить войска в город, если не произойдут какие-либо чрезвычайные события, а я пообещал обеспечить в городе спокойствие и безопасность.

В своем выступлении я называю членов ГКЧП преступниками и “бывшими”: бывший вице-президент, бывший министр обороны и т.д. Это производит сильное впечатление.

В эти дни было множество людей, которые безоговорочно выступили на стороне демократии против заговорщиков, без колебаний встали на защиту Белого дома в Москве и Мариинского дворца в Ленинграде. Честь им и хвала! Но еще больше (особенно среди чиновников госаппарата, в КГБ, милиции, армии) было колеблющихся, усомнившихся в возможности и необходимости силой подавить выступление народа против заговорщиков. Однако, именно они - эти безымянные тысячи и тысячи колеблющихся - помогли в конечном счете одолеть заговорщиков и провалить путч.

Хочу подчеркнуть, что 19 августа 1991 года ленинградское телевидение было единственным в Советском Союзе, которое осмелилось выпустить в эфир передачу, направленную против путча. По остальным станциям передавали “Лебединое озеро”. В конце передачи мы призвали всех горожан утром 20 августа собраться на Дворцовой площади на митинг протеста. Это сыграло свою роль в организации той мощной демонстрации, которая на следующий день всколыхнула весь город. Но самое главное - люди обрели уверенность в возможности сопротивления заговорщикам, что и обеспечило, в конечном счете, победу.

После возвращения с телевидения мне стало известно, что по Киевскому шоссе к Петербургу движутся части Псковской воздушно-десантной дивизии. Остановить их удалось лишь в районе Гатчины (это менее часа езды на автомобиле до Петербурга). В конце концов, генерал Самсонов сдержал данное слово. Хотя, как он потом мне рассказывал, из Москвы беспрестанно звонили и требовали ввода в город войск. За одну эту ночь генерал Самсонов стал седым, но на сторону путчистов не перешел.

Это была первая бессонная ночь, которую я и мои помощники провели в Мариинском дворце, ежеминутно ожидая новостей из Москвы или известий о передвижениях войск,

Приходило множество людей с различными предложениями и сообщениями. Передавали информацию о возможном штурме Мариинского дворца спецподразделениями КГБ, о том, что во дворец уже заброшена группа гэбистов под видом добровольцев, которыми был полон дворец и площадь перед ним, об обнаружении склада с автоматами, которыми можно вооружить добровольцев и т.д., и т.п.

У Мариинского дворца уже к середине дня 19 августа собралось множество людей, шел практически не прекращавшийся митинг. Я несколько раз выступал перед собравшимися прямо из открытого окна второго этажа дворца, стоя на подоконнике. Зачитал обращение к народу, подписанное Ельциным, говорил о том, что мы обязательно победим, если будем вместе.

Тысячи людей остались на ночь у Мариинского дворца, чтобы защитить его, если понадобится. На прилегающих улицах началось возведение баррикад из подсобных средств. Люди узнавали о движении войск к Ленинграду и готовились к отпору. Слава Богу, что войска не вошли в город, иначе кровопролития избежать бы не удалось!

Сегодня, спустя много лет после этих событий, когда меня спрашивают о том, что я считаю своим самым важным делом за время, когда возглавлял город, - я без колебаний отвечаю: то, что за все шесть лет на почве политической борьбы в городе не было пролито ни капли крови. Не было этого в критические августовские дни 91 года, не было и в последующие, очень трудные годы перемен.

Из Москвы все время приходили тревожные вести об осаде и возможном штурме Белого дома.

Но параллельно с этим продолжалась обычная городская жизнь с ее проблемами (ремонт коммуникаций, распределение продовольствия, обеспечение нормальной работы транспорта и т.д.), которые нужно было оперативно решать.

20 августа весь день прошел под знаком грандиозной манифестации на Дворцовой площади и на прилегающих к ней улицах города. Стояла прекрасная солнечная погода и, казалось, весь город вышел на улицы, чтобы сказать свое “Нет!” путчистам. Петербург был единодушен в отпоре путчу. По замечанию Виктора Гюго, “есть какая-то великая тайна в этом превращении толпы в народ в периоды революционных потрясений”. 20 августа 1991 года на улицы Ленинграда и Москвы людей вели благородные чувства и побуждения: они вышли на защиту своей свободы, закона и законной власти, а значит, вышел народ, а не толпа. И этот порыв навсегда останется в российской истории как одна из самых светлых и романтических ее страниц.

Хочу подчеркнуть, что это был также первый случай в истории России, когда народ поднялся на защиту законной власти. До революции цари нередко сменялись в результате дворцовых переворотов. Но народ при этом безмолвствовал. Молчал он и при коммунистическом режиме, когда один генсек в результате кремлевских интриг сменялся другим.

В Москве ситуация была сложнее, и мы понимали, что судьба страны решается именно там.

Окончательный приговор путчистам вынес сам народ, вышедший на улицы, чтобы бороться за закон, чтобы поддержать законную власть, и наглядно продемонстрировавший свою волю и решимость сопротивляться.

Ведь казалось, что уже все исторические эксперименты над нашей страной осуществлены. Коммунистический эксперимент провалился повсюду в мире - достаточно вспомнить, чего достигли в развитии страны, разделенные на две политические системы: Западная и Восточная Германия, Южная и Северная Корея. Но, оказывается, нет. Сила инерции, социальная зависть, трудности переходного периода, ностальгия по прошлому - вновь возродили в нашей стране (как и в других посткоммунистических странах, только в более опасной форме) иллюзии возможности возврата в коммунистическое прошлое.

В 1996 году мы перешли свой рубикон, и Россия снова сделала свой исторический выбор в пользу свободы и демократии. Однако трубить окончательную победу над призраком коммунизма рано - он все еще стоит перед глазами и в памяти многих моих сограждан.