Но впереди было главное испытание - окружное предвыборное собрание, на котором и завершалась процедура официального выдвижения кандидата в народные депутаты. Вход на это собрание был строго по пропускам. Местом проведения собрания стал Дом культуры крупнейшего судостроительного завода - Балтийского, передовой рабочий которого был выдвиженцем партийных органов и ему всеми способами помогали одержать победу. В зале - стенды всех кандидатов. Мой стенд - довольно скромный - изготовили за ночь студенты-добровольцы. Несколько фотографий, обложки моих книг и краткая биография. Зато у моих соперников стенды побольше и оформлены побогаче.

Трудно сейчас поверить, но я провел практически всю избирательную кампанию, не имея ни гроша в кармане: собственных денег на это у меня просто не было, коммерческих структур, готовых оказать финансовую поддержку, тоже еще не существовало, а официальные государственные и партийные структуры работали против моего избрания.

Все было сделано, как говорится, "на голом энтузиазме".

На решающем предвыборном собрании мне выпал неудачный жребий: я должен был выступать с изложением своей предвыборной программы предпоследним. Было уже около полуночи, когда очередь дошла до меня. Все устали от выступлений и ответов на вопросы предыдущих девяти кандидатов. На изложение программы было отведено по десять минут и еще двадцать - для ответов на вопросы.

В момент, когда меня пригласили на трибуну, я понял, что вся моя заранее заготовленная речь о правовом государстве, о необходимости отмены монополии компартии в политической жизни и государственного монополизма в сфере экономики, о демократизации общества и т. д. никуда не годится и ее слушать никто не будет. И тут же я вспомнил, как начинал многие свои выступления Мартин Лютер Кинг: "У меня есть мечта!" " I have a dream !", - говорил он и далее объяснял слушателям, в чем она состоит.

Я так и начал свое выступление: "У меня есть мечта, что следующие выборы будут организовывать не структуры компартии, а сами избиратели и их объединения, что на предвыборные собрания вход будет не по пропускам, а по желанию, что каждый сможет выдвинуть себя или своего кандидата и что, наконец, не будет многоступенчатой системы отбора и отсева кандидатов, а им может стать любой, собравший определенное количество подписей в свою поддержку!". А затем изложил свои взгляды по наиболее острым проблемам страны и ответил на вопросы.

Голосование было тайным, и до момента объявления результатов я не мог быть уверен, что прошел в списки кандидатов. На собрании присутствовало более тысячи человек и только три представителя университета, в поддержке которых я мог быть уверен, а чтобы быть официально зарегистрированным кандидатом, необходимо было набрать более 50 процентов голосов присутствующих.

Голосование завершилось около двух часов ночи - требуемое количество голосов получили четверо из одиннадцати претендентов, и я в их числе.

А затем была настоящая предвыборная борьба: ежедневные митинги и встречи с избирателями, выступления у станций метро и даже теледебаты, организованные по моему предложению. В итоге труднейшей борьбы я победил - стал народным депутатом СССР, членом первого советского парламента, избранного на альтернативной основе в результате свободных выборов.

Тот же путь прошло большинство из народных депутатов, кроме, разумеется, "красной сотни", т. е. 100 депутатов от коммунистической партии, список которых был утвержден на Пленуме ЦК КПСС и которые даже не почувствовали накала предвыборной борьбы, что сполна испытали мы - депутаты от территориальных округов.

Именно эти депутаты, прошедшие суровую, но прекрасную школу открытой политической борьбы в период избирательной кампании, и составили "штаб" перестройки снизу, начав с острых и бескомпромиссных выступлений на Первом съезде народных депутатов, затем оформившись в первую официально признанную оппозицию - Межрегиональную депутатскую группу, из которой и вышли все последующие демократические организации: "Демократическая Россия", Движение демократических реформ, Демократическая партия России и т. д.

"ДемРоссия" вместе с другими демократическими организациями (объединениями избирателей и разного рода "народными фронтами") возникла в качестве альтернативной коммунистическому тоталитаризму силы, объединила людей самых разных взглядов, но выступающих против коммунизма, а потому и исчерпала себя с крахом коммунистической системы в августе 91-го. И дело даже не в том, что ушли во власть лидеры этих движений и объединений. У российской демократии не было опыта партийного строительства: она опиралась на авторитеты своих вождей, на "героев перестройки". Август 91-го показал, что демократы меньше всего были готовы принять на себя бремя власти: не было ни теневого кабинета, ни продуманной программы действий. Не было (да и до сих пор пока еще нет) сложившихся, крепко сколоченных демократических партий.

Постсоветское общество было ориентировано на демократические идеалы, но ему не хватало (и не хватает до сих пор) демократической структурированности. Две большие разницы, как говорят в ныне заграничном городе Одессе...

Итак, романтический, "перестроечный" период - это становление "советского парламентаризма". Мало кто догадывается, что такого политического явления нет и не может быть в природе, а упования на его создание сродни лысенковским мечтам скрестить пшеницу с яблоней. Однако это исторический факт, что в конце восьмидесятых общественная жизнь страны возродилась с последних иллюзий начала двадцатых: советский парламентаризм - это по сути лозунг кронштадтского восстания против большевиков: "Советы без коммунистов!"

В борьбе со всевластием коммунистической партии мы шли на выборы под старым лозунгом "Вся власть Советам!", надеясь, что именно через Советы удастся лишить коммунистов власти. Иллюзорность этих надежд обнаружилась вскоре после выборов 1990 года: многочисленные советские "парламенты", созданные от деревенского уровня и до самого верха, практически полностью дезорганизовали государственную жизнь.

Чем же так плоха советская власть и почему Советы органически не могут выполнять роль органа демократического народовластия? Ответить на этот вопрос нужно еще и потому, что до сих пор об особом, "советском" пути развития России рассуждают многие: от экс-президента СССР Михаила Горбачева и некоторых видных западных интеллектуалов, в свое время поддержавших горбачевскую перестройку, до неокоммунистов и неофашистов внутри распавшегося СССР. Конечно, мотивы у всех этих людей разные. И тем не менее сообща они пытаются тянуть Россию назад, в царство утопии. Одни потому, что не поняли самой сути происшедшего и не понимают того, что Советы сами по себе являются рассадником тоталитаризма, а другие слишком хорошо все понимают и стремятся использовать "советскую" идею для достижения власти.

Идеолог советской власти Владимир Ленин очень точно определил основное отличие Советов от стандартных институтов буржуазной демократии. По Ленину Советы - это и законодательный орган, и орган исполнительный (так называемые работающие Советы), и орган, осуществляющий контроль над исполнением принятых законов. Отсюда естественно вытекает и принцип всевластия Советов, закрепленный в сталинской Конституции 1936 года и в брежневской Конституции 1977 года. Последняя действовала до крушения советской власти в октябре 1993-го. В четвертой статье ее абсолютно четко и однозначно было записано, что вся власть в Российской Федерации принадлежит народу в лице Советов народных депутатов. Именно этот принцип всевластия Советов и противостоял главному принципу западной демократии - принципу разделения властей. Отсюда и взаимная неприемлемость, нестыкуемость этих политических систем. Или с Советами, но без демократии. Или с демократией, но без советской власти. Отсюда и вся внутренняя борьба, все то противостояние советских и президентско-правительственных структур, которое привело к трагическим событиям октября 1993 года и в конечном счете похоронило советскую систему.

Коммунисты были довольно последовательны, изобретя ярлык "антисоветская деятельность", или проще - "антисоветчина". Дело в том, что сама "советчина", как таковая, была лишь ширмой перед тоталитарным фасадом, а не каркасом имперского здания. Роль каркаса отводилась КПСС и ее карательным органам. Декларированные как всевластные органы народной (всенародной!) демократии, Советы ни на какую власть не претендовали. Не для того Троцкий, Парвус и Ленин их придумали еще в 1905 году, не для того крепил советскую систему человек, признававший сверху донизу только свою личную власть, - Иосиф Сталин.

Всевластие Сталина могло утвердиться только благодаря всевластию коммунистической партии, которая могла подмять под себя государство и всю страну только благодаря Советам. Отсюда и простой в своей очевидности вывод: Советы - неотъемлемая принадлежность тоталитаризма. Как и любая псевдодемократическая структура, они были способны породить лишь диктатуру. С коммунистами или без коммунистов!

К пониманию этого нас подвела сама жизнь. О необходимости принципиального реформирования всех властных структур, доставшихся нам от тоталитаризма, демократы говорили еще в 1989 году. Уже тогда было ясно, что и Съезд народных депутатов, и многоступенчатый парламент (съезд - Верховный Совет) равно неприемлемы независимо от состава депутатов. Состав может быть разным, но результаты работы этих органов (с коммунистами или без оных!) будут примерно одинаковы в силу конструктивной неспособности данной системы быть системой властной и одновременно демократической.

В течение семи десятилетий существования советской власти в партийную номенклатуру попадали вовсе не одни лишь отбросы общества. На входе (внизу) система засасывала, как пылесос, не одну лишь пыль да прах из самой что ни на есть народной, здоровой основы. Но во что превращались эти люди, пройдя по кругам номенклатурного восхождения!

И во что превратились многие народные депутаты России всего за четыре года советского барства в комиссиях и комитетах Верховного Совета... Любая неограниченная власть по своей природе самодостаточна: она не нуждается ни в обратной связи, ни в каком-либо самосовершенствовании. Как говорил Вольтер, любая власть разлагает, абсолютная власть разлагает абсолютно. В этом причина той метаморфозы, которая столь быстро произошла с Руцким, Хасбулатовым и иже с ними. Они могли искренне считать, что Верховный Совет занят делом, как проклятый принимая закон за законом, одну поправку к Конституции за другой, а некие враги из стана Президента и правительства толкают под руку, разрушают такую красивую и удобную для них законодательно-государственную химеру.

В этом смысле весьма показателен процесс изменений, происшедших с Верховным Советом России с августа 1991 года до сентября 1993 года.

Сейчас мало кто помнит об эпизоде, происшедшем сразу же после провала августовского коммунистического путча. На первом же послепутчевом заседании Борису Ельцину пришлось объявить перерыв, выйти на балкон Белого дома и самому поднять победный трехцветный флаг новой России. Случилось так, что депутаты уже в то самое первое утро свободной России почему-то вдруг стали цепляться за флаг РСФСР - красное знамя с голубой полоской, серпом и молотом. Почему? Ведь весь период трехдневного противостояния и ожидания штурма трехцветный флаг был символом новой, демократической России, символом победы над кровавыми полотнищами эпохи коммунизма. Этот эпизод очень характерен для Верховного Совета. Достаточно вспомнить, что в его составе было почти 84 процента функционеров бывшего режима: 24 процента - работники союзного и республиканского уровня (министры, работники центральных ведомств, сотрудники аппарата ЦК КПСС и Российской компартии и т. д.); 27 процентов - функционеры среднего (областного, краевого) звена - в основном партийные работники; 33 процента - директора предприятий, председатели колхозов, секретари райкомов и т. п.

Эти люди отнюдь не были противниками коммунистического режима. В противостоянии с союзными властями у них был свой интерес: получить больше власти, стать менее зависимыми от союзных структур, выйти на политическую авансцену. К тому же они оказались (многие поневоле) в роли преследуемых, что вызывает естественную защитную реакцию. Кто-то очень точно заметил: если вы хотите заставить человека проникнуться какими-то убеждениями, начните его за них преследовать!

Одно дело теоретически понимать, что Советы - не демократические и органически с демократией не сопрягаемые органы власти, другое - узнать это изнутри, убедиться в этом на собственном опыте. Наверное, мне очень повезло: в советском властном котле я варился всего два года. Срок достаточный, чтобы обжечься, но явно недостаточный, чтобы отказаться от тех идеалов, ради которых я решился на собственное "хождение во власть". При этом я, будучи "советским парламентарием" как член Верховного Совета СССР, с самого начала стал членом Межрегиональной депутатской группы, которая была первой легальной оппозицией в советском парламенте.

Декабрист Михаил Лунин, уже в Сибири, однажды меланхолически заметил, что официальный его титул все удлиняется и удлиняется. Сначала - просто государственный преступник. Потом - государственный преступник, осужденный по второму разряду. Потом - государственный преступник, осужденный по второму разряду со ссылкою в Сибирь навечно. Тут-то Михаил Сергеевич Лунин и съязвил, что в Англии сказали бы короче: Лунин - член оппозиции. Так уж случилось, что за два последних перестроечных года мой титул тоже разросся. Недавно наткнулся в столе на запасы неизрасходованных собственных визитных карточек: от народного депутата СССР до члена Верховного Совета СССР, председателя Ленинградского городского Совета народных депутатов и, наконец, мэра Санкт-Петербурга (а сначала Ленинграда) - всего за два с половиной года. Из них два - в чистой оппозиции коммунистическому режиму, а затем в очень сложных оппозиционных взаимоотношениях с Верховным Советом Российской Федерации и Ленинградским (Петербургским) городским Советом (так уж произошло помимо моей воли с самого начала работы председателем Совета, а затем мэром города).

Именно эта оппозиционность во многом определила мою судьбу. Собственно, только с августа 1991 года для меня по-настоящему и началось то "хождение во власть", о котором я писал еще в первой своей книге о рождении советского парламента. А значит, началась и особая пора испытаний на этом поприще.

Быть в оппозиции несравненно удобнее, чем нести на себе бремя ответственности за принятие решений пусть даже на муниципальном уровне "северной столицы России". Так сложилось исторически не только в нашей стране (но в нашей, где по существу оппозиции никогда не было, эта истина только очевиднее). Оппозиционер - что-то вроде соискателя или поклонника. Он мало за что отвечает, любое его предложение заманчиво уже потому, что он критикует власти, которые всегда - в большей или меньшей степени - его опасаются. Они "не знают, как надо". Он утверждает, что знает, даже если на самом деле и понятия не имеет. У находящегося в оппозиции положение всегда более выигрышное: ведь за ним ореол борца с несправедливостью и надежда, что будет лучше.

Так начиная с лета 1990 года Председатель Верховного Совета России Борис Ельцин неизменно обыгрывал в глазах избирателей Президента СССР Михаила Горбачева. Кредит доверия Ельцину был столь велик, что, став Президентом России в 1991 году, он не только сумел пережить распад СССР, сохранив Россию, но и выиграть в заведомо проигрышной позиции апрельский референдум 1993 года, когда и ситуация была сложнейшая, и сами вопросы были сформулированы его противниками отнюдь не с целью поддержать Президента. Причем к тому времени не Ельцин, а Верховный Совет России уже более полутора лет находился в оппозиции к Ельцину!

У политологов и журналистов принято ругать постсоветских харизматических лидеров, но давайте представим, что должной харизмы у Ельцина не оказалось бы. Невозможна была бы и "легитимная революция" (в ответ на коммунистический путч), приведшая к принятию демократической Конституции, невозможны были бы и сами реформы (другое дело, как они проводятся!). Видимо, при реформировании тоталитарной системы одного харизматического вождя недостаточно. Кремлевская "корона" пала с головы Горбачева не только вслед за падением его харизмы. Слава Богу, что при всей неразвитости нормальных оппозиционно-демократических политических структур к этому времени нация сумела обрести другого лидера-реформатора. Можно даже утверждать, что в наших российских условиях (а может быть, в условиях посттоталитарных вообще) срок действия харизмы не превышает четырех-пяти лет. Достаточно вспомнить судьбу Суареса в Испании, Ро Дэ У - в Южной Корее и т. п. Таков, выражаясь языком физики, период полураспада этого политического элемента.

Вот почему, во всяком случае на мой взгляд, Борис Ельцин должен был решительнее действовать в том же апреле 1993 года. К сентябрю гражданская апатия была уже слишком сильна.

Главное отличие политика-реформатора от политика-революционера, может быть, в том и состоит, что первый по преимуществу должен быть стратегом (иначе не проведет реформ, придя к власти), а второй - отменным тактиком (иначе ему и к власти не прийти).

Три из пяти избирательных кампаний последних пяти лет пришлись на романтический период становления российской демократии, и все же каждая не была похожа на другую. И прежде чем говорить об ошибках года девяносто третьего, вернемся еще раз в последние годы горбачевской перестройки, то есть в самое начало этого избирательного марафона. Ведь как бы ни складывались личные взаимоотношения реформаторов, трудно не признать, что, пока реформы идут, существует и преемственность их лидеров.

Доминанта первой избирательной кампании - ее абсолютная новизна. Непривычность и необычность как для кандидатов в депутаты, так и для избирателей, а также для партийных структур КПСС, призванных обеспечивать свои же собственные политические похороны. Более или менее уверенно они могли чувствовать себя лишь где-то в глубинке. Но, конечно, не в Москве и Ленинграде. И они растерялись. Ведь эти люди за семь десятилетий комфортной политической жизни без оппозиции ( которая просто физически уничтожалась) отучились от какой бы то ни было открытой полемики. А тут - надо вступать в открытую дискуссию. И с кем?!

Конечно, сельская и провинциальная глубинка, где каждый человек на виду, тоже не была подготовлена к тому, чтобы восставать против "хозяев жизни". Другое дело - крупные промышленные российские города. Парткомы, райкомы и горкомы здесь тоже еще никто не отменял, но впервые всевластие их было ограничено, появился шанс на альтернативную инициативу, а значит, и на конкуренцию партийным структурам.

Представим себе на минуту, что ничего этого бы не было, кто-то (Горбачев или кто другой) указом сверху отменил или каким-то другим способом отодвинул партийные структуры от власти. Уверен, что ничего путного из этого бы не получилось. Нужна была конкуренция (пусть и в заведомо неравных условиях), нужно было, чтобы люди в предвыборной борьбе обрели свое право называться гражданами. Нужно было, чтобы общество, убаюканное коммунистическими мифами и лозунгами, проснулось. Поэтому даже там, где номенклатура на выборах победила, первое поражение ей было уже нанесено. Номенклатура лучше нас, грешных, знала, что она неконкурентоспособна в честном поединке прямых дебатов. Другое дело - донос, поклеп, навет. Вот образчик листовки из моего личного архива, иллюстрирующий это мое утверждение куда ярче, чем многое.